Ромка поводил шеей в стороны, вынял из подушки смятое коротким дневным сном, скуластое лицо. Перекатившись на край кровати, неторопливо уселся, вздрогнув вытянутыми ногами на холодном каменном полу. Зевнул, разрывая квадратно губы. Повертел звенящей головой до хруста в позвонках и, поелозив пятками, проснулся окончательно. Встал, качнувшись боком, кинул раскосый взгляд в серое окно сумерек, перечёркнутое диагональю толстых струй дождя. Потёр, занывшую к непогоде порванной мышцей, раненную давно ногу:
- Ну и погодка, развиднелось хотя бы.… Да и снится всякая пакость, а что – хрен упомнишь!
Стоял в кафельном тумане, под горячими потеками душа, смывая остатки сонной ваты в суставах. Выбрился до зеркального отблеска , прошедшись бритвой раз по волосу и пару раз против. Потёр тылом ладони подбородок, с удовольствием отметив
- Как попа младенца!
Похлопал горстями одеколона по щекам, загоревшимся острым покалыванием. Зачесал назад волосы, разбив каштановый отлив отблеском смолистого геля.
И как был, прикрывши полотенцем бёдра, босыми ступнями прошлёпал снаряжаться на службу, краем уха поймав из комнаты ворчание матери, застилавшей его кровать:
- Ну не постель, а чушечье гайно!
Тактично промолчал Ромка, передёрнув пару раз затвор пистолета, что бы в точности убедиться, что в приливе безумной утренней усталости, не загнал патрон. Всяко уже бывало. Ромкин приятель чуть не пристрелил свою подругу в душе, засадив две пули в гипсовую стену. Хорошо, санузел совместный, подруга сходу на унитаз засела, от страха-то...
Оделся не торопясь, потеплей, да посвободнее, заткнув кожаный клин кобуры сзади, за пояс широких зелёных, полувоенных штанов.
Покупая, выбирал Ромка штаны не по красоте и моде, тщательно отбирая материю на крепость, а на присед и вынос ноги, оттого в беге и прыжках не вязался тесными джинсами. Сверху накинул пространный набивной свитер, скрадывающий очертания тела, серый и не выдающий рисунками.
Жизнь сыскаря проходит чаще ночью, в тёмных злобой переулках и скользких , шуршащим целлофаном задворках. На кошками зассанных, липких голубиным помётом, крышах. В болотах плантаций, грязных, после дождей и поливов, садах и полях, где есть только подсветка природная, навесной лампой луны.
Да и та, керосиновой коптилкой, чахло мигает в завесах серых облаков.
Потому от тона одежды зависит исход операции, а то и жизнь сыскаря.
Не раз прогонял Ромка домой, переодеваться, молодых сыщиков, чтоб заменили светлые, модные прикиды, на немаркие тусклые одёжи.
Пригнал одежду и снаряжение по крепко слаженной фигуре. Проверил карманы и наличие ручки с блокнотом, что зачастую, поважнее оружия в полицейском деле. Прошел в тесную кухню, где у плиты возилась мать.
- Есть ли мать, чего поесть? – с ходу рифманул Ромка, прихватив мать за плечи крепкой хваткой цепких тонких пальцев.
"Пассатижами" кликали в участке его, за эту мертвую цепкость лап.
- Садись, горюшко, перехвати чего. Опять до утра черти носить будут?
- Ну, коли, черти в гости пожалуют, то и носить будут, стало быть...
Уставив локти на голубую клеёнку кухонного стола, подперев подбородок, натруженными крестьянскими руками, с узлами пальцев, заплетённых тяжёлым многолетним трудом, смотрела мать на Ромку. Смотрела пристально, не отрываясь. Уперев голубой, с зелёной поволокой, огонь зрачков в Ромкин высокий лоб.
Ромка перестал жевать. Поднял глаза:
- Мать, ты чего?
Вздохнула:
- Женился бы ты, что ли.… Всё бегаешь-то, на работе, а если не там, то спишь как убитый. Разве это жизнь? А тебе ведь под задницу лет уже! Вон, волосы седые пробиваются…
- Волосы, мать, это генетика. Может это я с молодости седеть начал?
- Генетика генетикой, а меня не обманешь. Скоро тридцать стукнет – зачешешься. Коли до тридцати лет ума не набрался, то после и не прибудет. Да и внуков хочется поглядеть …
- Нет, мам, кандидатур подходящих. Вот как найду, сразу женюсь обязательно. Первая узнаешь.
- А чем тебе Ирина плоха была? Девка – красавица! Статная, мне по душе пришлась, да и на тебя чуть дышала…
- Ну, нашла тему для разговора! Поесть-то спокойно дашь или голодным теперь уходить?.. – Ромка оттолкнул тарелку гречки, брякнув нервно вилкой о край. Поднялся, налил в кружку густого чаю, прямо из заварника, плеснув для порядка кипятку из отсипевшего паром чайника. Заправил холодным молоком, кинул в чай кусок масла, вернулся к столу.
- Тема не тема, а какого чёрта ты, когда с Ириной гулял, у Аньки ночевал?
Ромка поперхнувшись, прижег язык, опустил кружку на стол.
- А тебе-то откуда?
- А оттуда. У Аньки язык, что помело, тёплая вода у неё никогда в заду не держится.
- Ну, благодарствую, маманя, за ужин, да за беседу задушевную… – Ромка встал, шутовски поклонился в пояс, задрав верхнюю губу, оскалил хищные зубы. Сгребая посуду со стола, зазвенел чашками в раковине.
- Не мой, не надо, я сама. Опоздаешь ведь.
Скользнув в рукава армейской короткой куртки, перенеся ногу за порог, услышал в спину:
- Ты, Ром, там спереди не суйся, да и сзади не отставай, ну их, этих гадов. Всех не переловишь, а ты у меня один. Храни тебя Господь!..
- С таким напутствием я уже на лестнице ноги переломаю – рассеяно подумалось Ромке, когда он, прыгая через щербленные ступени, вышел из подъезда в мёрзлую, ветреную морось.
- Я больной человек! Разве это не видно? Я болен!.. – пепел осыпался из дрожащих пальцев на лоснящиеся грязными пятнами драные джинсы. Обжигая тлеющим окурком желтые когти, придавливал Багет окурок этот, тремя зубами. Тремя кривыми пеньками, торчащими в сером провале изъеденных губ. В костистом зауженном лбу блестела испарина липкого пота, скатывалась по впалым вискам на скулы, вжимаясь оттуда в серую поросль щёк.
- А я не доктор, что б болезни различать,- меланхолично отвечал ему Шарон, не отрывая бритой головы от бумаг на столе, прошивая лист мелкими крючками ровного почерка.- Но вот чайник мой, закипает. И если ты не закроешь пасть, я буду лечить тебя старым способом – кулаком по морде!
- Разговор по душам? – Ромка протянул руку широкому, ножом бульдозера в груди, низкому Шарону. Не оборачиваясь, кинул назад:
– Привет, Багет!
- Здравствуй, здравствуй, Роман! – просипел Багет, скорчив улыбку на лице, - Ты глянь, с чем он меня привел! И не стыдно? Если б на взломе меня заловил, я б слова не сказал!
- Ой, брешешь! Кого в позапрошлом году я на хате повязал с паленым "рыжьём"? Кто мне впаривал, что это наследство покойной бабки? Так что заткнись.
Багет заткнулся.
Ромка сходил к крану, набрал воды. По пластиковым стаканам мерно отсыпал, на глаз, черный порох кофе. Проверить – и в каждом стакане будет ровно по ложке с четвертью. А вот сахар – ложкой. Тут точность нужна. Недосыпан сахар – горек кофе, как выходной после ночной смены. А перебрал – приторен, что улыбки начальства по приезду командующего.
- Эй, урод, кофе будешь? – спросил Багета. Тот благодарно закивал:
- Может, сигаретку, а Роман?
- Шарон, дай ему сигарету…
Шарон отложил ручку с сторону, потянулся, раскинув медвежьи лапы:
- Так он у меня уже третью стрельнул, гад. Я что, отец ему?
Но, поворчав, вытащил мятую пачку "Уинстона", кинул сигаретой в Багета.
- Держи, змей.
- Эко тебя ломит, дурака. Полвека разменял, а все хернёй маешься. Пора уж на пенсию выходить – сказал Ромка Багету, протягивая стакан и стараясь не встретиться пальцами. Гепатит излишняя роскошь, да и СПИД никого ещё не радовал.
Поставил на изгрызенный и исписанный матами стол, стакан для Шарона. Глянул, через его бритвой отполированную макушку, в бумаги, заценил пакетик с героином.
- На чьей точке? – спросил.
- У Дорона. Сам в руки пришел.
Багет зашевелил острым задом на стуле.
- Я больной...
Шарон швырнул в него дыроколом, не целясь. Дырокол попал в стену над головой Багета, свалившись тому на согбённую спину.
- Я буду жаловаться! – заныл Багет, - Завтра же с утра!
- Если доживешь сука, - мрачно выдавил Шарон, сузив и без того невидные на крупном лице, щёлки глаз – Ещё слово, про болезнь свою, и ты уедешь в морг, минуя приёмный покой. Заткнись и дай дописать. Вот отведу тебя к следаку – резвись там, сколько влезет.
- Ну, вы тут развлекайтесь, - Ромка открыл шкаф, из которого ему на грудь сиганула мышь, - А я делами займусь.
Ромка достал журнал, проверил наличие оборудования и подписал его на себя. Забрал у Шарона ключи от джипа. В тесный кабинет запихнулись двое молодых из его бригады. Багет с опаской кивнул им.
Ромка поздоровался с каждым за руку. Братство сыскарей.
Быстро окинул взглядом. Одежда подходящих тонов, на одном, правда, тесные джинсы. Ладно, сойдет.
- Кофе пили? Если нет, сейчас, и быстро. Занесёте ящик со снаряжением в джип. А рации и фонарь я сам закину.
И, ощупав фирменный свитер верткого и худого Томера, заметил:
- Красива одёжка. Только вот порвешь её, жаль не будет?
- Ну… - замялся Томер.
- Вот! Так что на следующей смене, я жду тебя в дешевой шмотке. Слёз не люблю. А то прошлый раз пахали кусты и искали часы за триста баксов. И не нашли. Верно, Дуду? – и он глянул на смутившегося румянцем Дуду.
И дополнил себя жестко – Мы одеваемся не для понтов перед солдатками и дружинницами. А для работы. Пора запомнить. Вы здесь уже две недели. Инструктаж на смену проведу в машине.
Повернулся и зашагал упруго в дежурную часть.
- Я больной человек… – донеслось из кабинета. Следом был слышен грохот откинутого стула. Ромка улыбнулся и помотал головой.
В дежурной части пробежал по списку происшествий, цепко выхватывая из них "свои" уголовные дела.
Взлом, кража, угон, угон.… Шалят бедуины, не иначе. Ещё угон. Взлом. Изнасилование. Ромка склонился к дежурному.
- Макс, а что за изнасилование? Где счастливица?
Макс больно пнул Ромку в голень сбоку, под столом. Ромка хотел, было дать ему в затылок, но удержался, глянув через стойку дежурки. В кресле напротив приткнулась худенькая светленькая солдатка. Сидела, уставив пустой в Ромкино лицо, кусая бескровные губы и не вытирая злые слёзы, чернящие воротник оливковой формы.
Загоревшись ушами, тихонько положил Ромка журнал на стол, и выбрался боком из-за стойки на выход.
На узком крыльце, вырастая бесконечными мощными ногами из пола, высилась Ади из патруля. Оттопырив сигарету в длинных пальцах, бездумно кольцевала дым в густой, водянистый воздух.
- Привет, радость души моей ! – улыбнулся Ромка, пытаясь прошмыгнуть между ней и холодильником "Пепси-колы".
- Ой, Ромчик! – Ади обнажила крепкие белые зубы и ущипнула его за зад, - А поцеловать?
Пришлось вернуться. Ади прижала Ромку к своей туго налитой груди. Приблизив черные глубокие глаза, опахнула ресницами, впечатала поцелуй в щеку, пухлыми смуглыми губами.
- С такой грудью тебя четырьмя руками не обхватишь – подмигнул Ромка, вытирая помаду тыльной стороной ладони.
- А ты ведь не пробовал...- парировала Ади, - А я готова потренироваться!
- Кобыла ты,- пробурчал Ромка, - необъезженная…
Ади не смутилась. Мотнула в стороны буйным хвостом иссиня-черных волос.
- А меня не всякий объездит! Ну, разве, ты … Я всегда хотела себе ребёнка, с такими глазами, как у тебя!
- Э, нет, не будет такого, и не надейся!
- Это почему же? – заломила кверху широкие изгибы черных бровей.
- А потому, что от минета ещё никто не беременел! А на большее - я не согласный. – ухмыльнулся Ромка, в душе прошептав – Я б на тебе поскакал.. Да с тобой поведешься – сразу свадьбой запахнет…
- Скотина. – Беззлобно произнесла Ади, не отвернувшись. – Оставляю слово за тобой.
- Я обещаю поразмышлять над столь заманчивым предложением, мадемуазель Ади! – галантно свесил голову Ромка.
Подошли сыщики с ящиком снаряжения. Ромка помог запихать ящик в джип, сел за руль, развернул путевой лист, открывая поездку. Ади, уловив момент, когда Ромка повернул голову к левому зеркалу, сдавая задом, забренчала браслетами на руке и послала воздушный поцелуй. Ромка хмыкнул, и, выровняв машину, газанул по лужам, распугивая наглых мусорных котов.
Быстро проинструктировав сыскарей, заметил походя:
- И ещё, господа сыщики! Эта штука, которая называется пистолет, понадобится вам только пиво открывать. Ибо применять его, если вас целенаправленно не убивают, не советую. Заметив недоумение на лицах, отрезал:
- Применять оружие, согласно Положению, до последней буквы, и даже свыше, ибо карьера ваша может окончиться, не начавшись. Обсуждению не подлежит!
Рация зашуршала, выдавив натужно, голос Макса:
- Семь Один! На связи?
Ромка кинул передатчик на колени сидящего рядом, надутого мускулами, Дуду.
- Отвечай. Учись. За рулем в погоне, я не шибко разговорчив.
Согнув вздувающуюся буграми мышц, руку, Дуду медленно отбил :
- Сорок, здесь Семь Один.
Ромка скосился на мощь, сочащуюся сквозь смутные линии свитера. В бригаде обязан быть свой "шкаф". Если ещё и нутром , как наружностью, да смекалкой не обделён – цены нет такому силачу!
- Ромка, - быстро и четко заговорил Макс: - Звонил Михалыч с заправки Паз. У него сейчас бедуин. "Субару", тендер с будкой, желтого цвета. Замка зажигания нет. Заведена соединением проводов! Явный угон. Направление движения – Юг, трасса 65!
- Понял, выдвигаюсь на перекрёсток! – ответил Дуду, не шевельнув лицом. Однако блеск азарта в зрачках от Ромки не укрылся.
- Молодец!- подумал Ромка, а в слух произнес: - Дублируй! Командуй - Четыре Один , выйти на коробку светофора на перекрёстке трассы 65. Пусть делает пробку.
- Семь Один! Тендер оставил заправку! Номер неизвестен.
Расстояние – в пять минут. Пять минут несущегося асфальтом под колёсами "Субару", времени.
Четко забились короткие переговоры в эфире. Ромка перехватил передатчик, властно врезавшись в эфир.
- Принял. Внимание патрулям Сорок! Никто не передаёт кроме меня и ведущих перехват! Четыре Один, где?
- Две минуты на коробке!
- Всем присоединяющимся – прибытие молча и без сирен.
- Сорок! Спешиваюсь. Если не отвечаю на связь – на мобильник.
Вылетев на вилку у трассы, остановил джип. Ромка ткнул пальцем в Дуду:
- Дуду! Ты - слева, оружия не доставать! Я беру водилу. Томер!
Томер, выпрыгнувший из задней двери, возник перед Ромкой.
- Готов!
- Прикроешь меня и Дуду! Держи рацию, связь на тебе. Двигаем.
По-кошачьи ступая, сгорбившись азартом охотника, нырнули в наплывающий поток мокрых фар. Посыпал частый дождь. Ромка бросил взгляд на светофор. Горел красный. Так, патруль перекрыл перекрёсток наглухо. Секунда – и на перекрестке набухла пробка, забивая грузовиками развязку до моста под трассой. На часах оставалась минута. Ромка махнул Дуду рукой:
- Вперёд!
И, зигзагами, между блестящих водой машин, заскользил к краю прибывающей пробки.
"Субару" он засек сразу. Пригнувши голову, коротко потрусил в параллельном ряду, через стекла машин не прерывая прикованного цепью взгляда. Бедуин нервно вертел черной головой на тощей шее, пугливо озираясь. Ромке уже оставалась всего машина, чтоб, выскочив из-за неё, раскрыть дверь тендера, и выдернуть водилу, когда он услышал взревевший газом мотор "Субару" и визг колес. Полуобернувшись, он понял – Томер нахлобучил на голову опознавательную шапку сыщика и теперь отсвечивал полицейской кокардой поярче придорожного знака!
Тендер резко съехал с трассы задом. Пролетев пару метров, влип в бетонный столб освещения, разваливший его жестяную будку надвое. Водитель, выскочив из кабины, черной тенью метнулся к мосту. Ромка, крикнув Дуду, чтоб закрыл второй выход тоннеля под мостом, кинулся за фигурой. Скользя по мокрому стеклу асфальта, вдыхая распахнутым ртом, густые капли начавшегося дождя, увидел он, как бедуин, помешкав мгновение, нырнул с парапета в шипящий поток черной жижи. Раздумывать не приходилось и Ромка, опершись одной рукой о перила, а второй выдернув ствол, перебросил тело вниз. Мелькнула только, сполохом в голове, мысль – мобильник в кармане штанов!
Ледяная вода пинком, с размаху, саданула в пах, сжав челюсти до крошева зубов. Вонючая нефтью жидкость, согнанная зимними ливнями с полей, вперемешку с навозом и удобрениями, давила рвотно в нос, сбивала с ног, скользящих по арматуре и обломкам бетонных балок на дне.
Ромка, задрав руку с пистолетом, побрёл в черную глотку широкого тоннеля, спотыкаясь отбитыми от прыжка ногами и проваливаясь по подбородок в липкий поток. Издалека он услышал голос Дуду, придавленный гулом трассы и ревом кипящей воды:
- Рома! Я закрыл выход! Рома, отзовись!
- Здесь я!- крикнул Ромка, шаря взглядом по сторонам, пытаясь отыскать бедуина в непроницаемой тьме.
- Трудно найти черную кошку в темной комнате… - Подумалось Ромке:- Особенно, когда её там нет.… Однако моя кошка здесь, и я найти её обязан. Иначе, за каким хреном я сюда прыгал, спрашивается?
- Дуду! Посвети-ка по сторонам, слышишь?
Луч слепящего "Маглайта" заскользил по склизким стенам, изредка захватывая высокий свод, подрагивающий от проносящихся над головой машин. В середине тоннеля, справа от себя, приметил Ромка черную выпуклость, торчащую из воды.
- А ну, посвети слева от себя, медленно, к середине! Стоп! Видишь?
- Есть! – Радостно крикнул Дуду.
- Вот и замкнись на нем! Я иду на твою сторону…
Ромка добрался до бедуина, совсем разбив ноги, иногда получая болезненные, до кругов в глазах, ноющие удары по голеням. Зубы отбивали телеграфом, норовя прихватить околевший язык. Бедуин пугливо вжался в бетон, вращая вспухшими от страха белками. Судорожно водил сжатыми водой ребрами, втягивая гнилой воздух. Дрожащие черные губы, мертво подсвеченные фонарем, костлявое лицо, на скулах обтянутое туго смуглой кожей. Молодой, совсем пацан. Ромка перехватил его взгляд. Он смотрел на поднятый пистолет.
- Дура! – Сказал Ромка, скривив рот в усмешку: - Мне его девать некуда. Не ссы. Руки давай.
Пошарив левой рукой сзади, за поясом, вытащил из мокрого чехла наручники.
- Ты арестован, - сказал он бедуину осевшим, замёрзшим голосом, развернув его спиной к себе и замкнув его руки сзади. – Пока за угон. И этого хватит. Задубел, за тобой бегаючи. Пошли, долбень, и не думай дергаться. Утоплю в этом дерьме.
Бедуин согласно закивал, не в силах раскрыть сведённый судорогой рот.
Ромка стоял в ванне в вагончике у завхоза и, скрипя сведёнными зубами, синея гусиной кожей, поливал себя из шланга холодной водой. Утешаясь мыслью, что вода эта, хоть и не теплей той, что под мостом, зато чистая. На полу, в полиэтиленовом мусорном пакете лежала вся одежда, забивая нос крепким душком. Ромка вздохнул, вышагнул из ванны. Растерся до ожогов притащенной кем-то простынёй из камеры заключения. Как был, нагишом, залез в меховой комбинезон, на ноги надев какие-то тапки, раздобытые Ади.
Прошел через дежурку, под улыбки и хаханьки патрульных. Видок ещё тот конечно - меховой комбез на голое тело, шлепанцы среди зимы.
- Рома, ты яйца молнией не прищемил, а? Дай посмотреть…
- Да пошли вы все!
В кабинете, на корточках у стены, синел пойманный бедуин.
- Дайте горячего сыну пустынь. Сдохнет, отвечай потом.
Томер поднялся:
- А может, лишнее? Вон ты как из-за него…
- Это к делу не относится. Делай, денег не стоит.
Хмуро повертел сдохший мобильник. Швырнул досадно его на стол. Предстояло объяснение в компании. Страховка на случай попадания воды не существовала. А феном такую дрянь не высушишь.
- Подначивают, суки… - сказал ему Дуду: - Ади, особенно.
- Дуду, отвези-ка меня домой, переоденусь. Рапорта допишем потом.
Дома Ромка, стараясь не будить родителей, проскользнул в ванную, бросив одежду и обувь в воду, отмокать до утра. На свет из коридора вышла мать, в ночной сорочке, зевая и щурясь.
- Ты чего среди ночи?
- Да вот, под ливень попал. Вымок – аж до трусов…
- Уж больно дождь вонюч был, да грязен – С сомнением покачала мать головой, заглядывая в ванную.
Ромка не отвечая, быстро переоделся, вдел мокрый ремень, повесил наружную кобуру. В карман положил промытый с мылом знак сыщика, с пластиковой карточкой удостоверения.
Мать уже полоскала вещи, собираясь положить их в стиральную машину.
- Ну, зачем сейчас-то? Не к спеху. Вернусь, сам сделаю…- Ромка виновато потрогал мать за плечо.
- Возвращаешься? Ты ж замёрз совсем!
- Да. Нужно так. Пойду я.
- Мать, опустив мокрые руки, поцеловала его:
- Чаю бы хоть выпил, Ром!
Вернулся Ромка домой засветло, когда серый рассвет выжимал застиранные тряпки облаков на грязные крыши. Ночью было ещё много разных дел, интересных и не очень. Прихваченный на взломе, ночной вор. Засада в поле, возле угнанной из села машины. А самое нудное – заполнение отчета о прошедшей смене. Когда глаза не видят, что читают, а руки не знают, что пишут.
С трудом раздевшись, скинув через верх, не расшнуровывая кроссовки, свалился Ромка боком в кровать. Почувствовал, как задергались, отключаясь ноги и руки. Истек слюной из угла открытого рта. И растворяясь в дрожащем мареве сна, неосознанно, тёплой ладонью на лбу, услышал голос матери:
- Спит-то как! Даже не дышит…
И снова топал Ромка, подгибаясь пухлыми ножками в сочной, щекочущей, высокой траве. Бежал в распашонке, раскинув ручонки с "завязочками", улыбаясь встающему раннему солнцу. Белесой головой мелькая в клеверном меду луга, бежал к маме. Маме, молодой и хохочущей, в развевающемся летним ветром сарафане. Бежал, что уткнуться ей в ноги, и обхватив их, весь мир знакомый, обнять любовью и нежностью…